Психологический момент развода

Молодая мать пришла к доктору Фигдору, чтобы получить у него "несколько педагогических советов". Своего сына Лео она охарактеризовала как живого и достаточно развитого мальчика, но с ним постоянно возникают какие-то трудности — то он не хочет одеваться или раздеваться, выключить телевизор, убрать игрушки, идти спать и т. д. Ее беспокоит также чрезмерная стеснительность сына в присутствии чужих. Все это мать рассказывает спокойно и рассудительно, как вдруг голос у нее срывается от слез: "Я больше не могу!". Нет, она никогда не мечтала иметь абсолютно послушного ребенка, да и мальчик должен быть шаловливым, однако правы, наверное, ее подруги, она слишком разбаловала сына. "Я все делаю не так!" — горестно заключает она в конце.
Час подходит к концу и психоаналитик замечает, что эта женщина достаточно много рассказала о сыне, о себе, о своих родителях и подругах, но до сих пор ни словом не обмолвилась об отце ребенка. Слезы у матери мгновенно высыхают, она держится все с большей отчужденностью и старательно пытается "увести" собеседника с "неверного следа". Да, муж не играет в их отношениях никакой роли, они уже два года в разводе, и мальчик видит отца раз в месяц, а то в два. Да нет, развод не мог плохо повлиять на ребенка, ведь ему было тогда всего два года.

Конечно, рано делать вывод, что причиной проблем между матерью и сыном является именно развод. Но все же удивительно, что эта образованная и, как она сама говорит, интересующаяся психологией женщина, полностью отвергает вероятность, что развод может, хотя бы частично, быть причиной ее трудностей с ребенком. Психоаналитику, однако, из его опыта известно, что это далеко не случайность. "... Почему мать Лео пыталась скрыть от меня развод? А точнее, у меня сложилось впечатление, что дело здесь не столько во мне, сколько в ее желании во что бы то ни стало избежать нового столкновения с фактом развода" Через неделю она уже сама рассказывает о том, что с рождением ребенка муж почти перестал бывать дома, о ней он совсем забыл, все свое время проводил с друзьями, они все чаще ссорились и ей не хотелось с ним спать, от чего конфликты только усиливались. Так постепенно в ней созрело решение уйти от мужа. Но она долго мучилась, думая о том, что не имеет права лишать ребенка отца. Хоть тот редко бывал дома, но мальчик очень к нему тянулся. Пожалуй, именно это огромное чувство вины и заставило мать отрицать роль отца для Лео. А значит, и роль развода в ее отношениях с ребенком. Постепенно она вжилась в представление о том, что сын просто не заметил изменения в их жизни. И мать Лео в этом не одинока.

"Что могут в действительности сделать родители для того, чтобы защитить детей от травмирующего влияния развода или, по крайней мере, уменьшить его и реализовать надежду, которую дает расторжение неудавшегося брака, ставшего, возможно, невыносимым и для детей?", — спрашивает Фигдор. Ни вид, ни тяжесть симптомов еще ничего не говорят ни о характере проблемы, ни о глубине страдания ребенка, ни о возможном влиянии на отдаленное его будущее. Здесь важно знать, какие внутренние конфликты скрываются за симптомами, то есть распознать бессознательное их значение. Исчезновение симптоматики, в свою очередь, тоже еще ни о чем не говорит. Часто со временем симптомы проявляют себя слабее, а значит, меньше мешают окружающим, что с радостью принимается за исчезновение самих проблем. Но страдания продолжают обременять душу ребенка и закладываются в его дальнейшее развитие в качестве "невротической ипотеки".
Фигдор, имея за плечами огромный опыт работы с "разведенными" детьми, раскрыл истинное содержание их переживаний и предупреждает родителей, как это опасно полагаться лишь на такой показатель, как появление и исчезновение внешних проявлений.

Более того, бурная реакция ребенка на сообщение о разводе должна была бы как раз обрадовать родителей, потому что она открыто показала бы его переживания и то, что он любит того родителя, который теперь не будет жить с ними вместе. Кроме того, это было бы сигналом — ребенок нуждается в утешении. Но дети, кажется, имеют своего рода антенны, улавливающие волны родительских пожеланий. "Пожалуйста, пожалуйста, только не переживай, покажи мне, что ты не переживаешь!" — сигнализирует мать, и ребенок уже готов выполнить ее пожелание.

Вопрос, как преподнести сыну или дочке сообщение о разводе и преподносить ли его вообще, мучает многих родителей. Часто они скрывают, не договаривают, лгут своим детям. Например, мать шестилетнего Марио, уличив мужа в неверности, ни слова ему не сказав, переехала с ребенком к подруге. Сыну она сказала, что у них в квартире начинается ремонт, и они пока поживут у тети Моники, которая его очень любила. Они с матерью вместе фантазировали, какие обои поклеить в детской. Но ремонтные работы затягивались. На вопросы об отце мальчик получал невразумительные ответы: папа, мол, работает сейчас в другом городе. Никаких дальнейших разговоров в семье об отце не велось. И так продолжалось почти два года, пока Марио не увидел, наконец, своего отца и не узнал всю правду.

Есть дети, которые с нетерпением месяцы и даже годы ждут возвращения отца или матери. Они печалятся, но, тем не менее, остаются здоровыми. А есть такие, которых уже на второй день после развода не узнать. Все зависит от того, как ребенок понимает развод: уходит папа (или мама) навсегда или он (она) вернется обратно. Что отличает развод от всех других видов разлуки, так это его окончательность, безвозвратность, необратимость изменившихся жизненных обстоятельств. И это роднит его с переживанием смерти одного из родителей. Более того, психоаналитическими исследованиями установлено, что нет ни единого критерия, по которому можно было бы отличить эти два вида разлуки. Особенно для детей до семи-восьми лет, ведь в этом возрасте они еще не понимают, что такое смерть, она для них означает: "уйти навсегда".

Психологический момент развода — это момент осведомления ребенка о таковом. В случаях с маленьким детьми или с теми детьми, которым родители дают невразумительные объяснения, в дальнейшем бывает чрезвычайно трудно установить связь их переживаний с событием развода, что влечет за собой новые недоразумения, непонимание или ложные толкования "дурного" поведения ребенка. Например, Марио вначале фантазировал, что отец его работает где-то за границей, что однажды тот возьмет его с собой и покажет мальчику чужие экзотические страны. Сын с нетерпеливой радостью ждал возвращения отца. Но увиливающие ответы взрослых, нескрываемое чувство неловкости или их раздражение постепенно стали оказывать свое действие. Да и папа не присылал ни писем, ни открыток, как он это делал раньше, не давал о себе знать по телефону. Сомнения начали одолевать душу ребенка, и через несколько месяцев его надежда окончательно улетучилась, что и стало для него психологическим моментом развода — ребенок перестал спрашивать об отце. А еще через какое-то время Марио стал агрессивным и пугливым, вел себя как маленький, что очень удивило мать: она рассчитывала, что главное уже позади, а оно, оказывается, только начиналось.

Фигдор обращает внимание родителей на то, как важно своевременно и правдиво информировать ребенка. Да и посудите сами, как чувствовали бы себя вы, если бы человек, которого вы гак сильно любите, пропал, и вы не знали бы, что с ним. Да разве от этого можно не сойти с ума?!

И самое главное: уводя ребенка от откровенного разговора, вы лишаете его возможности открыто проявлять свои чувства, а значит, лишаете шансов на помощь: как можно помочь человеку, который не просит о помощи? Так появляется так называемая скрытая симптоматика, которая взрослыми трактуется чаще всего совершенно ошибочно.

 

Диана Видра

(Из книги "Помощь разведенным родителям и их детям: от трагедии к надежде", М. 2000)